Истории

Предзнаменованием доолимпийской эры сочинцы считают блэкауты. Локальные, широкомасштабные, или полные черные ауты - кромешная тьма. Когда электричество отрубалось во всем городе, а генераторы еще не успели поступить в необходимом количестве в местные магазины.

Я, устроившись корреспондентом на крышу городского телевидения, снимала пристройку в частном секторе на улице Воровского. У жилища была масса минусов: уборная и раковина с ванной - через улицу, в доме хозяйки; отсутствие системных источников тепла; неудобная бабушкина тахта – чтобы вытянуться в полный рост, приходилось подкладывать подушки, но  ноги поместить все равно не удавалось. Холод купировался обогревателем, пробежка до санузла закаляла, ну а конечности, в мои задорные двадцать пять, преспокойно почивали навесу.

Зато у пристройки был несомненный плюс для начинающего сочинца – золотой километр курорта. В радиусе тысячи живописных метров была расположена работа, приморская набережная, утопающий в зелени и каруселях парк Ривьера.

«Есть ли жизнь за пределами улицы Воровского?» -  любят спрашивать у себя сочинцы. И отвечают, недолго думая -  «да, есть: на стольных Конституции, Навагинской, Островского и Роз». Все, что за ними  - периферия.

Декабрьским промозглым вечером  2006-го, когда до эпохальной инспекции эмиссаров МОК оставалось чуть больше двух месяцев, я читала Веничку Ерофеева «Москва-Петушки», осваивая перед зимней сессией литературную повестку пятого курса журфака. Где-то в первой части прозаической поэмы, но уже после знаменитого 43-го километра Электроуглей с бессмертным для русского человека ерофеевским афоризмом «Больше пейте, меньше закусывайте. Это лучшее средство от самомнения и поверхностного атеизма» и рецептами Веничкиных коктейлей «Ханаанский бальзам», «Слеза комсомолки» и «Сучий потрох», началось…

Заныло в области скулы. Рецепты Венички перечитывала несколько раз, особенно последний - «Сучий потрох»:  «смешанное в определенных пропорциях жигулевское пиво, шампунь, резоль от перхоти, средство от потливости ног и дезинсекталь для уничтожения мелких насекомых». Литераторши были у нас в Екатеринбурге дотошные, цеплялись к деталям. «Слезу комсомолки» от «Духа Женевы» мы на экзамене обязаны были отличать, не как профессиональные забулдыги, а как мыслящие тростники. Никакой синекуры все пять лет заочного обучения. И закрывали пятилетку вуза без малейшего снисхождения к статусу выпускников.

Зуб ныл, Веничка с пьянкой в электричке «Москва-Петушки» не вызывал особой симпатии. Отложила поэму, почесала скулу, попила водички. Включила чайник. Зуб дал знать о своих коварных намерениях рваным током. Вода в чайнике забурлила, пластмассовый кувшин запрыгал по столешнице, как собачка на хозяйском поводке, вымаливая бублик  – раздался хлопок, молнией сверкнула розетка, свет погас.

- Пробки вырубили, или авария? – послышалось хлопанье хозяйских дверей, зашаркал тапками сосед-пьяница. Хозяйка в тот злосчастный вечер уехала с ночевкой на свою дачу в Калиновом озере. Урожай хурмы был богатый, она собирала со своего сада, не гнушалась и заброшенным соседским.  Дальше - бойко торговала тазиком китайской ягоды, сидя  на табуретке, прямо на тротуаре возле дома на Воровского.

Муж ее, Витек, слыл беспробудным алкоголиком, но не буйным и незлобивым, из тихих. Бодрствуя, пил, не выпуская сигаретку любимой «Золотой Явы» из зубов. Спал в дальней комнате с бутылкой под подушкой. К квартирантам был индифферентен, оживлялся лишь тогда, когда не хватало на заветный фанфурик. Хозяйка, обговаривая условия постоя, с порога пригрозила -  ни под каким предлогом денег Витьку не давать, иначе вмиг выставит вещи жилички за ворота. Я, впрочем, Витька старалась не замечать, он равнодушно платил той же монетой.

- Блэкаут, похоже. Везде темень, – высунула нос из пристройки я. – Еще и зуб разболелся.

Правая щека начала раздуваться и уже попадала в зону видимости скошенного глаза. Строчка из Подмосковных вечеров, вызывающая недоумение не одного поколения: «Что ты, милая, смотришь искоса, низко голову наклоня…» была мною-несчастницей легко разгадана. Щека при наклоне головы упиралась флюсом в плечо, и при нажиме острая зубная боль немного отступала. А скошенный глаз неотрывно следил за увеличением флюса и смачивал шишку соленой слезой. Виновником разгорающихся с каждой минутой страданий оказался  молодой  зуб мудрости. Он появился  незаметно, сам по себе рос, без лишней суеты, и о его существовании я, может быть, и не узнала бы так скоро. Если бы, продолжая завоевывать пространство, корни новоявленного белоснежного юнца не уперлись бы  в скулу, и не начали воинственные действия в борьбе за выживание.

Скула мне была однозначно нужнее. Погуглить в 2006-м никакой возможности рунет не давал, телефон назывался Моторолой с полифонией и фотокамерой, но без выхода в интернет. И даже благословенная в ближайшем будущем Yota  еще не пришла в наши дома с брендированным серым модемом, прикрученным  проволокой к окну, для увеличения скорости магически вращающегося голубого колесика Internet Explorer.

Город накрыл блэкаут. И причина, вопреки нашим надеждам, была не в неисправности пробок… Вряд ли мне могла помочь интернет-молитва: «Ок,Google». Сегодня, признаюсь, было бы не так одиноко и печально мучиться зубной болью, следить, как разряжается батарея. И вполне можно было бы почитать отзывы и советы или написать письмо знакомому стоматологу в Фейсбуке. Получить порцию сочувственных комментариев и лайков со слезинкой.

Зимой 2006-го единственные знания про ноющий зуб мудрости проносились текстом бегущей строки в голове от мамы – как только разболится этот юный мудрый хлыщ, сразу рвать. Не дожидаясь осложнений. Мама тоже появилась в голове, в белом халате, фотографически похожая на героиню Риммы Марковой из «Покровских ворот» с ее свирепым: «Резать к чёртовой матери, не дожидаясь перитонитов».

Время приближалось к одиннадцати вечера. Закинувшись тремя последними колесами Анальгина, отправилась к Витьку за подмогой. Сосед пребывал в состоянии полутрезвости - не спал, жег свечи, кряхтел, счастливо лыбился, но мог связно и в редком состоянии - с охотой разговаривать. Пожаловалась. Витек посоветовал отправиться на станцию Скорой помощи через пять-шесть кварталов, где по его словам, круглосуточно дежурил стоматолог. Да, с деньгами у студентки–заочницы было перед зарплатой негусто, поэтому вариант с такси не рассматривался. Закуталась в теплый шарф и поплелась в  темноте с пульсирующей болью в неотложку.

Никогда - ни до, ни после, золотые артерии курорта не были для меня такими отчаянно безлюдными и пустынными. Даже бездомные дворняги попрятались в подворотни и не реагировали на бредущее по мертвой улице живое сгорбившееся существо. Я шла, с покоившейся щекой-тыквой  на плече,  вдоль темных ларьков, одиноких безликих одноруких бандитов, ухмыляющегося  в молчаливом оскале устрашающей вывеской смерти боулинг–клуба.

На полпути пришло озарение – позвонить в Скорую. Приободрилась, размечтавшись о том, что помощь в лице зубной феи подоспеет вовремя,  и я не останусь с бесцеремонным мудрецом один на один. Дозвонилась легко. На другом конце провода ночной диспетчер бодро и даже торжественно сообщил, что дежурный стоматолог уже больше часа назад  покинул свой пост. Причина уважительная – приборы негде кипятить. Электричества нет. Штопферы, скальпели и пинцеты сложены в лоток, накрыты марлей и ждут дезинфекции.

- Может, вы сделаете мне обезболивающий укол? – проблеяла я с рыданиями в бездушную в Моторолу.

- Ни в коем случае. Я диспетчер, а не зубной врач. Ждите до утра и обращайтесь в стоматологическую поликлинику на улице Чайковского.

Чайковский. Представила себя в пачке умирающего лебедя с огромным флюсом, дергающуюся на сцене в конвульсиях в такт коротким гудкам из Скорой помощи. Безнадежно, Петр Ильич. До утра, и визита в стоматологию на улицу, названную в вашу честь, не доживу. Скончаюсь от болевого шока. Запасы болеутоляющих иссякли. Круглосуточные аптеки отрешенно зияют черными  окнами.

Побрела домой. Из глубины воспоминаний детства  всплыла  картина, как бабушка лечила кому-то из внуков молочные зубы, посыпая пеплом сожжённой газеты. «Зола у «Правды» лечебная - приговорила она,  - враз хворь снимает».

- Витек, есть газеты? – жалобно постучалась к соседу.

Витек закопошился в доме, высунул ворох «Народной..». Ее разносили бесплатно. Хозяйка читала. Я взяла огарок свечи, натолкала «Народную» в кастрюлю, подпалила газетный край. Парафиновые свечи – длинные, стройные – незаменимый атрибут в домах  и особый символ Сочи  на ближайшие несколько зим и лет. Корявые надписи углем на картонках – свечей нет, обычно появлялись на рынке и в уличных ларьках  на вторые сутки сочинских блэкаутов. Моя хозяйка – женщина старой формации, у которой неприкосновенный резерв из свечей, керосина, даже поленницы дров и двух мешков угля был собран на любой темный случай. В начале 2000-х,  они всем районом две недели жгли во дворе костры под Новый год. Огонь сожрал даже старый диван, собачью конуру и пару сараев, в которых в тучные советские восьмидесятые пускали отдыхающих. С тех пор она не рисковала интерьером и собственностью, пополняла огневой арсенал загодя.

В суповой нержавейке  догорала заказная статья на три полосы про ремонт и установку десятков трансформаторных  подстанций, строительство новых ТЭЦ и обещаний с три короба обеспечить народонаселение Сочи сотнями тысяч киловатт электричества, если МОК выберет российские субтропики для проведения Зимних игр. Зачем в олеандровом цветущем раю Зимняя Олимпиада, еще мало кто понимал. На тех же, кто верил в ее широкую белую полосу для города, смотрели подозрительно, как на душевнобольных.

Заявку на Белую Олимпиаду обсуждали сухо, судачили в основном о другой позорной примете середины нулевых – сочинских пожарах. Красный петух кукарекал в частном секторе золотого километра едва ли не каждый месяц. Подпаливали и угол дома моей хозяйки. Витек не спал, ворочался с похмелья и  вовремя кинулся, выпрыгнул из окна, одеялом один на один с языками пламени справился. Хозяйка долго супругом хвасталась, а с соседями они начали по очереди дежурить в квартале, выставлять дозорных.

Доказательств того, что выжигали частный сектор алчные застройщики, нет. Так и не нашлись поджигатели. Но  каменные  исполины, сверлящие сегодня в  сумерках сотнями глаз-окон, помнящим и знающим горожанам рассказывают подлинную историю возведения высоток в центре. 

-Ты, жги аккуратно, девка. Не да Бог, загоримся, – Витек вышел на улицу, заметив огонь. Закурил.

Зуб болел нестерпимо, боль жженым выстрелом отдавала в левое ухо.

-Витек, я себе лекарство готовлю. Принеси ложку ненужную.

Остудив то, что осталось от выпуска «Народной газеты», зачерпнула из кастрюли бабушкиного средства. Насыпала золы в рот. Попыхтела, как паровоз, клубами. Витек заржал, закашлялся.

- Выпить тебе надо, квартиранточка. Лучшее дедушкино средство – водка. Внутренне и наружно.

- У тебя есть? – с надеждой проскрипела я золой на зубах.

Водка, конечно, водка! Дома в Сибири все водкой лечат. Натирают, капают, принимают на грудь. Никогда прежде я не уповала на огненную воду, как на панацею и не желала русской водки с таким остервенением и пожаром внутри.

- Нет, на водку я давно не трачусь. Фанфурик есть. Боярышника.

Вспомнила, как  дети в старших отрядах, где я работала вожатой в детском санатории, некоторое время источали запах цветов и плодов  боярышника, настоянных на спирту. Врали юные туристы мне на голубом глазу, что доктор прописал им примочки. Я, неискушенная, верила. В родной Сибири «Боярышник» никто на моей девичьей памяти не употреблял. А старшеклассники эти были из Саратовской области, где «Боярка», как ласково они ее называли, шла  влет: и «под закусь» и «на опохмел». Конечно, когда я узнала, что подростки пьют настойку в качестве алкоголя, мой гнев и наказание для них были страшными. Несколько дней, в жару,  великовозрастные детины сидели в душном корпусе,  выпускались гуськом только в столовую, были лишены моря, дискотек и любых контактов со сверстниками. Каждой маме ценителя настойки я написала пронзительное, полное праведного возмущения, письмо. Сообщила о том, что их ребенок 16-17 лет систематически нарушал режим и употреблял спиртовую настойку на территории детского лагеря. Письма, правда, родителям я не отправила. Простила детишек. Да и на предпринятые воспитательные меры рассчитывать было бы опрометчиво с моей стороны. Но о целительно-увеселительных свойствах «Боярки»  знала после той истории доподлинно.

- «Боярку», нет. Не смогу, Витек. Это ж почти что «Слеза комсомолки» - не преминула я блеснуть новыми познаниями в алкогольном разнообразии, почерпнутом пару часов назад из книги Венички Ерофеева.

- Да я тебе не пить предлагаю, самому мало. На ватку и на зуб, как рукой снимет, – ответил Витек. Сам он уже откупорил новый пузырек пойла. – Ватку неси, поделюсь.

В нос ударил ядреный запах настойки. При  свечах сделали компресс. Запах мое обоняние уже не раздражал, а даже казался каким-то необходимым, спасительно-медицинским. Положила на зуб, легла, пытаясь уснуть.

Боль немного утихла, но сон не шел. При свечах, чтобы отвлечься, взялась за «Москву-Петушки». Часы приближались к двум. К Павлово-Посаду, где у Венички все собутыльники в алкогольном угаре истории про любовь рассказывали, моя неокрепшая в челюсти мудрость снова заявила о себе. Да так рванула адской болью, что из глаз в секунду полстакана слез брызнуло. Под впечатлением псевдо-автобиографической поэмы, решила от Веничкиной кондиции в электричке не отставать – одним словом,  «напиться и забыться». Почувствовала с героем поэмы – романтичным интеллектуалом-алкоголиком  прямо-таки духовное родство. Отправилась стучаться на поклон к Витьку, за фанфуриком.

- Витек, одолжи «Боярки». Умираю, натурально.

-  Мне самому мало, одолжить не могу. Могу продать.

- Сколько?

- Триста рублей давай, не меньше.

Ах, ты ж, старая алкота! Впервые в жизни умоляю о спиртовой настойке. В аптеке белым днем она стоит 35 рублей, а он в десять раз больше просит.

- Витек, это ж грабеж среди ночи.

- У меня последний пузырь, до утра далеко.

- Ладно, давай за триста свою отраву, спекулянт, - скривившись от очередного приступа, покорно согласилась я.

Витек высунул в окно руку, вложила ему три купюры, в ответ он мне выдал вожделенный фанфурик.

Села на тахту в своей пристройке. Открыла колпачок. Нюхнула. Прекрасное слово миазмы. Означает ядовитые испарения, продукты гниения, скверну. Да, это были они самые – миазмы. Но зуб не оставлял мне ни единого шанса. Налила из чайника стакан воды, зажмурилась и залпом выпила около ста граммов  настойки боярышника.

Утомлять подробностями ответной реакции желудка не буду, экстренно нивелировала позывы водой. Стакана, конечно, не хватило. Запивать пришлось чайником.

Атаки тяжелой спиртовой артиллерии мудрец-боец,  хозяйничавший во рту,  не ожидал. Рваные приступы боли прекратились, голова налилась свинцом, запах «Боярки» и ее противный привкус сбивали с ног. К счастью, стоять необходимости не было, настойка  подействовала. Целебная сила сразила и склонила меня-страдалицу к долгожданному сну.

Зуб разбудил ровно в шесть. Вскочила, понеслась в хозяйский дом, к Витьку,  - умываться, чистить бушующего ирода и его тихих соплеменников. Похмелья не было, но нарушенная координация движений, хрустнувший под ногами пластмассовый таз, отправляли в мозг сигналы о недвусмысленном положении в состоянии совсем нелегкого опьянения.

Пьяная, пахнущая собственным коктейлем «Слеза заочницы», где основе ингредиенты – зола «Народной газеты», настойка Боярышника и зубная паста Колгейт (Веничка бы точно оценил), спешно собралась в городскую стоматологию на Чайковского.

В шесть тридцать рассвет только намечался. Я торопилась, осознание окончания ночи  было тождественно окончанию моих мучений. Хмель прибавлял шагу и даже кружил голову. В стоматологию практически влетела, всецело рассчитывая на помощь и избавление.

- Острая боль?! Зуб мудрости? Только удаление с вашим флюсом, – точно поставила диагноз строгая женщина в регистратуре. Грозная тётенька в белом халате фонариком посветила в мой паспорт, изучила временную прописку, оценила  взгляд  раненой лани и изрекла:

- Ничем помочь не можем девушка. Света нет, и не предвидится, генератор один, хватает только на приёмное отделение. Инструменты не можем продезинфицировать. Идите в платную клинику, хотя света все равно не будет ни сегодня, ни завтра. У меня золовка в электросетях  работает, сказала -  четверо суток минимум на устранение аварии.

- Хорошо, что у меня не роды, а всего-то, какой пустяк, зуб мудрости замучил, и я на стены всю ночь лезла от боли, – пошла на отрытую конфронтацию я. – Куда мне идти, у меня и денег-то на платную клинику может не хватить.

- Ничем помочь не можем, действуем строго по инструкции, – пожала плечами равнодушная тетка. - А ну как, инфекция, какая, занесем вам чужую болезнь. Отойдите девушка, не задерживайте очередь… Следующий.

Чем они помогли следующим несчастным в очереди, выяснять желания не было, я понуро вышла и побрела по улице, куда глаза глядят. Зуб отошел от спиртовой анестезии  и вернулся к  своей активной подрывной деятельности. Телефон давно отключился. Рассчитывать на звонок другу не приходилось.

Увидела частную клинику. Улица Чайковского в Сочи – это несколько кварталов по берегу реки с многочисленными вывесками платных зубных эскулапов.

Но ранним утром все было закрыто. Молчанием ответили на мои раненные призывы платные стоматологи. Доковыляла до дома. На донышке оставалось немного настойки - выпила, уже привычно, даже не запивая. С миазмами сроднилась. Поплакала от жалости к своей одинокой никчемной судьбе начинающей сочинки, чуть-чуть полегчало – «Боярка» подействовала.

В девять утра уже снова безнадежно топала с последней тысячей в кармане. До зарплаты оставалась тысяча триста рублей. Этого было вполне достаточно на неделю скромной жизни, но триста рублей выторговал ночью барыга Витек.

- Вырвите, мне, пожалуйста, зуб мудрости, – прошептала бессильно администратору какой-то клиники, тяжело поднявшись наверх по ступенькам.

- Но у нас нет света, девушка. Врачи на месте, но никто не работает.

-Мне плевать, что у вас нет света. Я от вас никуда не уйду. Вырывайте при свечах. Вызывайте скорую.  Буду у вас умирать,  – опустилась по стене на кафельный пол и повторила тихо с угрозой. – Я отсюда не выйду.

Врачи вокруг меня закружили, собрали консилиум, посмотрели в мои заплаканные, закатывающиеся глаза. Помогли снять верхнюю одежду. О чем-то спрашивали. Я что-то бурно им бормотала, ругалась, дышала миазмами. Уложили в кресло. Вкололи новокаин. Не помню их лиц, все как в тумане. Заморозка немного отрезвила и избавила от жуткой боли. По шкале среднестатистических болей в  родах, мой нещадный зуб мудрости ее иногда даже превышал.

Два здоровых мужика и девушка администратор расставили по всему периметру кресла горящие свечки. Один из ассистентов держал два подсвечника  над моим распахнутым ртом. Со стороны операция по удалению зуба выглядела торжественно-траурной. Дядьки-хирурги дергали корни под шутки, что это похороны моей мудрости и не хватает только батюшки с кадилом для полноты картины.

Я была готова и к батюшке, и к матушке, и даже уйти в приступе безмятежности к праотцам. Абсолютно счастливая, - прибавьте в коктейль «Конец мучений» утреннюю порцию «Боярки» и несколько кубиков новокаина, -  предложила похороны продолжить - закопать зуб во дворике стоматологии. И устроить с врачами веселые поминки, непременно с настойкой Боярышника. Дядьки хохотали, о своих ночных злоключениях, рыдая в холле клиники, я, оказывается, успела подробно рассказать. Встав с кресла, кружила лоток с ненавистным зубом, обнимала и целовала своих спасителей.

Денег с меня они не взяли.

На экзамене по отечественной литературе середины и конца XX века кроме двух основных вопросов, был третий – критика произведения на выбор. Сев перед комиссией, начала повествование с третьего. С подробного художественного анализа псевдо-автобиографической поэмы «Москва-Петушки» Венедикта Ерофеева. Отвечать на основные вопросы билета не пришлось. В зачетке вывели жирную пятерку и предложили поступать в магистратуру, на литературный.